Слобода Дымково в Кировской области — местность, известная на весь мир: это родина знаменитой дымковской игрушки. Со стороны реки Вятки она выглядит мрачно: кучка покосившихся черных домишек, вечно страдающих от наводнений. Говорят, что мастериц, которые лепят из глины и расписывают коников и индюков, там не осталось. Но оказывается, они еще есть.
Пролог
— Индючок это, — Племянникова, деловая седоватая женщина с гребешком в волосах, любовно рассматривает огромную когтистую хвостатую птицу. — А павлин — вот. У меня один-единственный в мире, ни у кого нет такого.
Я совершенно не вижу различия между павлином и индючком. И там и там — хвост. А Племянникова мечтательно продолжает:
— Видела как-то белого павлина. Но как его вылепить? Белым-то побелишь, а чего дальше?
Загвоздка в том, что дымковская игрушка — яркая, красочная. Белый павлин тут не пройдет.
Гуськина яма
Мастерица Валентина Племянникова — кировская достопримечательность. В дымковском промысле она уже пятьдесят лет, за спиной более 150 выставок, в мастерской у нее побывали и Ельцин, и Спиваков.
— Правда, характер у нее… — предупреждает моя кировская приятельница Наташа, припарковывая машину возле мастерской на улице Дрелевского. — Привозила я к ней Мариэтту Чудакову, так они чуть не подрались на почве религии. Племянникова очень верующая.
Однажды на Крещение к ней пришел журналист. Она спрашивает: «Окунался?» Он говорит: «Нет». Так она его за руку — и повела купаться в Гуськину яму! Это у нас такая полынья есть.
На табличке над крыльцом написано: «Мастерская народного художника России Валентины Петровны Племянниковой». Внутри в комнате сидит монахиня. На стене прилеплены иконки и портрет царевича Алексея. Монахиня с Племянниковой собираются пить чай. На столах повсюду игрушки — бабы в рюшах, индюки, коники, барыни с младенцами, уточки в чепчиках, попы в розовых шапках, львы в коронах. На рабочем — коричневая липкая масса, накрытая целлофаном, будто тесто собрались раскатывать. А рядом — тарелка с халвой. Мастерица замечает мой взгляд:
— Цвет-то один, сладость разная. Там вкусно, а тут нет. Зато из такой глины, значит, мы делаем такие вещи.
— А это что у вас за пальмы? — я трогаю пальцем процессию попов в шапках посреди каких-то кустов.
— Это заказ у меня во Францию. Крестный ход это, — Племянникова смотрит на меня с подозрением. Я вспоминаю предупреждение Наташи. Передо мной явственно маячит Гуськина яма.
Я беру в руки коника, он почему-то в голубом берете ВДВ.
— Все ручное, — говорит в мою сторону хозяйка. — Посвисти, посвисти. Если губы не крашены. Вы, девочки, сами там посмотрите, пофотографируйте. А я матушку должна чаем с печеньем угостить.
Печенье в вазочке колотое, с крошкой.
— Печенье — лом, — опять в мою сторону поясняет Племянникова. — Мы его в тюрьмы возим. Конфеты с истекшим сроком годности нам бесплатно отдают. В Руднечном и Верхнекамском районе заключенные сладкого не видят — морковка у них растет, свеколка, картошечка. Как оно называется? СИЗО? Во-во. Туда и возим мешками: хлеб покупаем, батоны, чай. Рожки и особенно что в суп можно положить. Приходит офицер, забирает и уносит на трапезу, на общий стол.
Коварство и любовь
— Нас поступало сто человек. А я пришла прямо из школы, год поработала в «Зеленстрое» — город мы озеленяли, весь был в цветах! В Александровском саду огромные стояли вазы, а в них из цветов был сделан Иосиф Виссарионович. На экзамене нам показали, как лепить надо, и я тут же напрочь забыла. Дают колбаски из глины — а куда эти колбаски пихнуть? Я же первый раз глину беру. И все так мучаются, сто человек. И спросить не у кого. Я, помню, такого налепила! Ноги у коня криво, голова набок. А барыне грудь большую сделала, потому что у самой-то были — во! — Племянникова выставляет вперед два кукиша. — А взяли меня.
Дымковскую игрушку делают почти исключительно женщины. Валентина вспоминает, что в ее выпуске было два мальчика; лепили они хорошо, но в профессии не удержались.
— Традиции женские, мальчишке не усидеть. Даже наши бабушки не помнят, чтобы мужик дымковскую игрушку делал. Вот месить глину — пожалуйста, это трудная работа. Привезут глину, высыплют в яму, и он ее утаптывает. А мы глину еще закатывали в бочки, а зимой рубили топором на маленькие кусочки, оттаивали и месили. Руки страшно мерзли.
Племянникова говорит «утаптыват», «оттаиват». Слова получаются плотные, как комки глины. Глина, объясняет Племянникова, материал в работе сложный, коварный. Спрашиваю, в чем же коварство.
— Это коварство в твоей душе! — внезапно подвигается ко мне она. Все, думаю, сейчас поведет в Гуськину яму.— А в глине коварства нет, — она отодвигается. — Лежит кусок: бери меня, как хочешь. Господь тоже нас вылепил из глины. В игрушке бывает в пропорциях что-то не то, но это — ерунда. Одна нога длиннее, другая короче — это все допустимо. Это все живая рука.
Действительно, дымка — не канон Поликлета, главное, чтобы за душу брала. И потом, роспись может сгладить недостатки в пропорциях.
— Ладно глина — материал тяжелый. А женский коллектив какой тяжелый! — вздыхает вдруг мастерица. — После обучения в мастерской очень быстро пошло разделение: эти — лучше, эти — хуже. Первая выставка показала, кто есть кто. Некоторые стали к художественному совету, к мужикам прилипать разным способом — ну, женщина все может — и в Союз художников пробиваться. А я ушла в свою личную мастерскую. Уже за 150 выставок перевалило. А там, в куче, мне даже «заслуженного» было не получить — бабы!
Дымковские игрушечные мужики все слегка «на бровях». И с кривыми ногами.
— Они не кривые, а кривоватые, — уточняет Валентина, изучая ноги глиняного мужичка. — Так ему устойчивее на подставке стоять. А сюжеты откуда берутся? Я вот вижу: у соседки репка вот такая выросла, а у меня — такая. Так я ее слеплю вот с такой маленькой репкой, я ей большую не дам. Вот такие сюжеты. Из жизни.
Похоронная версия
В Кирове есть Раздерихинский овраг, а возле него — памятная часовня. Здесь, как говорится, «свой свого не познаша» — вятичи в темноте приняли подошедших к ним на подмогу устюжан за татар и всех перебили. Об этом в городе каждый знает. И я тоже. Потому что каждый считает своим долгом мне об этом рассказать.
— Весь овраг-то был затоплен водой! — вносит свой вклад в устное народное творчество Племянникова. — Вятка-то была шире: вода доходила до Троицкой церкви и заходила на этот вал. На этом валу и произошла ночью-то битва. Те шли с палками зажженными. Ну и все, побили их. А когда утром-то проснулись, посмотрели — а это русские люди. Мужиков-то поубивали, а вдовы с детьми остались. Вот эту вдовку, няню, мы и лепим — с ребенком. Есть обычай в могилу бросать кусок земли: пока вдова плакала, она шарик этот крутила, глиняный, вот шарики и стали бросать в тот ров в память об усопших. Но горе ведь забывается все равно. Ну что я кусок земли брошу? Я лучше возьму да распишу его в память, кружочки-точечки поставлю. А потом стали из этого шарика делать игрушку. И уже много лет спустя появился праздник свистуньи: в полых шариках делали дырки и головы к ним лепили — индючков.
Другая версия происхождения дымковской игрушки, официальная, гласит, что свистульки лепят уже 400 лет к празднику весны. Но «похоронная» версия как-то драматичнее.
— А ну-ка, девки, пошли! — Племянникова тащит нас на улицу. — А то опоздаю из-за вас. У нас новый купол на соборе устанавливают.
Мать у нее была набожная, дед — дьякон.
— Мы, — вздыхает Племянникова, — не такие, мы современные халды. Мама была против, когда я, задрав подол, побежала за комсомолом. А когда поняла, что это за комсомол, прекратила платить взносы, а билет куда-то дела: или сожгла, или похерила. Я почему ушла в евангельскую тему? Душа этого потребовала.
Сына и невестку Племянниковой убил милиционер. Его судили, дали 11 лет.
— Промысел не может стоять на одном месте, — говорит она после долгой паузы. — Это не бизнес, это — духовная потребность. На одних барынях и индюках ничего не построишь: душа обеднеет. Вот сейчас прошла выставка одного мастера — шикарная! Столько наименований — глаза разбегаются. А души нет. Я же не из зависти говорю. Столько можно налепить наименований: и свадьбы, и дома богатые, и сундуки! Но души нет, одна новая тема.
— А что считается плохой игрушкой?
— Чего тут выдумывать-то, в игрушке? Полосочка, кружочек, косая, прямая линия, точечка. Но если у тебя душа мертвая, игрушка все равно будет мертвой, хоть ты тресни. Черная душа — вот и игрушка плохая. У меня, когда муж умер, и игрушки все были черные, мрачные.
Пенкина, Кошкина и профсоюз
Раньше в этой черной слободе жили старухи Пенкина, Кошкина и Безденежных, примерно 1900-х годов рождения. Сейчас их дома стоят разрушенные.
— Игрушкой занимались и семьями, и всяко, — вспоминает Племянникова. — Но голод всех вытеснил. Потому что вот Мезрина, которую мы считаем родоначальницей — она передала опыт всем бабкам, теткам, — ходила с сумой, побиралась. На игрушке было не прожить. Дымково — затопляемая зона. Вода к окнам подходила. Если мы в городе еще что-то садили, то там посадить было нечего. Не было ни пахотной, ни огородной земли. Поэтому я очень хорошо понимаю тех, кто печенья в тюрьмы возит.
Подделок под дымковскую игрушку полно даже в самом Кирове. А в Москву, говорит Племянникова, лжедымку вагонами возят из Липецка. Саму ее даже на Арбат не пустили продавать — монополия. А ведь на племянниковских игрушках авторский знак стоит. Но официальный продавец — большой магазин дымковской игрушки при мастерских Союза художников на улице Свободы в Кирове. Мастерские Племянникова не любит.
— Я оттуда ушла 15 лет назад, — раздражается она. — Когда там к власти пришла Житлухина. Я как посмотрела, кто в художественный совет входит, махнула рукой. Там прожить тяжело. Заработать 18 тысяч в месяц, когда она от заработка на мастерские берет 60%, оплачивая коридоры, сложно. Мастерицы сами платят за краски, за глину. Там их просто обдирают самым наглым образом. Вот если я получу 250 рублей, я знаю, что это я получила. А там тысячу игрушек в месяц надо делать! Зачем мне это надо? Ослепнуть? Сидеть, как их главная мастерица, с глаукомой?
Страшное место, где дымковские мастерицы подвергаются эксплуатации, — это большое здание, внутри которого располагается целая куча каких-то кружков и секций. Среди множества глиняных петушков мне удается обнаружить девушку в халате.
— Я тут хочу записаться на курсы дымковской игрушки, — вру я.
— Мы тут с детками занимаемся, — жалобно говорит девушка. — А вам туда надо.
В комнате напротив две женщины рассматривают какие-то черепки.
— Вы по какому вопросу? — спрашивает одна из них, с высокой прической.
Я повторяю.
— Вы что, жить на это собираетесь? У нас зарплаты небольшие.
Под мышкой у меня торчит ноутбук, тело жжет куртка, купленная в Стокгольме. Я раскалываюсь.
— Ах, вы журналист… Ну, мы вас так просто не пустим. Запрос надо писать на имя начальства. На имя председателя правления Светланы Георгиевны Житлухиной, — говорит женщина со значением. — А это я.
От конвейера к дебрям
В пустынном магазине творческой организации со сложным названием «Дымковская игрушка, Союз художников России — народный художественный промысел» по периметру стоят витрины. Игрушек — тьма, людей — только мы с продавцом и по совместительству пресс-атташе Ириной Раевой, которая рассказывает мне, как устроена работа в мастерских Союза художников.
Выработка у мастериц — на 18 тысяч рублей. Самих мастериц в штате пятнадцать, да бабушек, или, как их тут называют, пенсионерок, — двенадцать-пятнадцать. Дома они не работают: у них здесь мастерские, сюда и приходят лепить.
— Кустарно работать на дому — это не то: сразу же вкус меняется, забываются традиции, — говорит Раева. — За традициями у нас следит художественный совет. Раз в месяц — как экзамен у мастеров. Кто в совет входит? Заслуженные художники России, искусствоведы — люди, которые всю жизнь посвятили изучению игрушки. Все, что мастерица за месяц слепила, выставляют на стол; худсовет заходит, просматривает, обсуждает: здесь перегружено, а здесь у свистульки штаны неправильно расписаны. Когда человек сидит дома, он расслабляется и начинается неуемная фантазия: появляются крокодилы, черепахи, драконы, пепельницы, Барби в мини-юбках — в общем, ширпотреб, не имеющий никакого отношения к дымковской игрушке.
— А зачем мастерицам идти под крышу творческого союза, кроме как для контроля их художественного вкуса?
— Игрушка, которая реализуется здесь, уходит на очень высокий уровень. Это — сувенирные лавки при музеях Кремля и при Русском музее. Мастерам это очень важно. Потому что твою игрушку покупают люди, которые ее любят.
— А я вот зашла с улицы к мастерице и купила, что понравилось. Это — вопрос моего личного вкуса, как покупателя.
— Но у кустарей же нет муфельной печи, а она дает обжиг на 900 градусов, — возражает Раева. — Дома из духовки что можно выжать? Триста градусов. Игрушка недообожжена, не соблюдены технологии.
…У Племянниковой в мастерской старинная сушильная печь. На подоконниках разложены некрашеные лошадки и человечки: перед обжигом игрушку надо сушить около месяца, иначе в печи ее разорвет на мелкие кусочки…
— За мастериц у нас платит организация, — говорит Раева. — Почему существует план выработки в 18 тысяч? Это же экономический расчет: чтобы нам содержать здание, персонал, закупать материалы. Внештатницы, те, что на пенсии, тоже оплачивают квитанции за уборку помещения, за отопление, за свет — нормальные коммунальные платежи. Но при этом за аренду мастерской они не платят. А частники вынуждены сами куда-то пристраивать свою игрушку. Они никак не развиваются, только уходят в дебри. Мы берем людей с 18 лет, без образования, а они потом нам говорят: хочу зарплату 100% от того, что я налепила. А ведь здание нужно содержать…
Эпилог
Племянникова смотрит на бычка. Бычок лежит, схватившись копытами за голову и накрывшись одеялом. Рядом с ним тарелка с оладьями. Он яркий, с сусальным золотом, весь сияет.
— Современный слишком бычок? И медведь с мячом? А я что хочу, то и леплю. Потому что традиции не должны стоять на месте, они должны развиваться. Моя игрушка по 40 лет стоит. Только от солнышка сбереги, а так вымыл под краном — и все, она как новая. Что ей сделается-то? Бычки да индючки… А вот с павлином этим как я намучилась…
Фотографии: